Неточные совпадения
В нескольких шагах от меня стояла
группа мужчин, и в их числе драгунский капитан, изъявивший враждебные намерения против милой княжны; он особенно был чем-то очень доволен, потирал руки, хохотал и перемигивался
с товарищами.
Спустясь в середину города, я пошел бульваром, где встретил несколько печальных
групп, медленно подымающихся в гору; то были большею частию семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей; видно, у них вся водяная молодежь была уже на перечете, потому что они на меня посмотрели
с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они
с негодованием отвернулись.
Утром сели на пароход, удобный, как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые лодки рыбаков.
С берегов, из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые
группы баб любовались пароходом, кричали дети, прыгая в воде, на отмелях. В третьем классе, на корме парохода, тоже играли, пели. Варвара нашла, что Волга действительно красива и недаром воспета она в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей, как отец учил его читать...
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла
группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко поднимая передние ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин
с красным, туго надутым лицом,
с орденами на груди; в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как священники держат крест.
Дронов
с утра исчезал из дома на улицу, где он властно командовал
группой ребятишек, ходил
с ними купаться, водил их в лес за грибами, посылал в набеги на сады и огороды.
Но, чувствуя себя в состоянии самообороны и несколько торопясь
с выводами из всего, что он слышал, Клим в неприятной ему «кутузовщине» уже находил ценное качество: «кутузовщина» очень упрощала жизнь, разделяя людей на однообразные
группы, строго ограниченные линиями вполне понятных интересов.
В тени
группы молодых берез стояла на высоких ногах запряженная в крестьянскую телегу длинная лошадь
с прогнутой спиной, шерсть ее когда-то была белой, но пропылилась, приобрела грязную сероватость и желтоватые пятна, большая, костлявая голова бессильно и низко опущена к земле, в провалившейся глазнице тускло блестит мутный, влажный глаз.
Глаза остановились на фотографии
с группы гимназистов, окончивших гимназию вместе
с ним; среди них у него не было ни одного приятеля.
В нескольких шагах от этой
группы почтительно остановились молодцеватый, сухой и колючий губернатор Баранов и седобородый комиссар отдела художественной промышленности Григорович, который делал рукою в воздухе широкие круги и шевелил пальцами, точно соля землю или сея что-то. Тесной, немой
группой стояли комиссары отделов, какие-то солидные люди в орденах, большой человек
с лицом нехитрого мужика, одетый в кафтан, шитый золотом.
За железной решеткой, в маленьком, пыльном садике, маршировала
группа детей — мальчики и девочки —
с лопатками и
с палками на плечах, впереди их шагал, играя на губной гармонике, музыкант лег десяти, сбоку шла женщина в очках, в полосатой юбке.
Самгин окончательно почувствовал себя участником важнейшего исторического события, — именно участником, а не свидетелем, — после сцены, внезапно разыгравшейся у входа в Дворянскую улицу. Откуда-то сбоку в основную массу толпы влилась небольшая
группа, человек сто молодежи, впереди шел остролицый человек со светлой бородкой и скромно одетая женщина, похожая на учительницу; человек
с бородкой вдруг как-то непонятно разогнулся, вырос и взмахнул красным флагом на коротенькой палке.
За ним почтительно двигалась
группа людей, среди которых было четверо китайцев в национальных костюмах; скучно шел молодцеватый губернатор Баранов рядом
с генералом Фабрициусом, комиссаром павильона кабинета царя, где были выставлены сокровища Нерчинских и Алтайских рудников, драгоценные камни, самородки золота. Люди
с орденами и без орденов почтительно, тесной
группой, тоже шли сзади странного посетителя.
Из переулка, точно дым из трубы, быстро, одна за другою, выкатывались
группы людей
с иконами в руках,
с портретом царя, царицы, наследника, затем выехал, расталкивая людей лошадью, пугая взмахами плети, чернобородый офицер конной полиции, закричал...
И, как всякий человек в темноте, Самгин
с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли очень быстро, небольшими
группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая
группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы в такт шагам; женский голос спросил тоном обиды...
Клим отодвинулся за косяк. Солдат было человек двадцать; среди них шли тесной
группой пожарные, трое — черные, в касках, человек десять серых — в фуражках,
с топорами за поясом. Ехала зеленая телега, мотали головами толстые лошади.
А когда
с крыши посольства сбросили бронзовую
группу, старичок какой-то заявил: «Вот бы и
с Аничкова моста медных-то голых парней убрать».
Вдоль решетки Таврического сада шла
группа людей, десятка два, в центре, под конвоем трех солдат, шагали двое: один без шапки, высокий, высоколобый, лысый,
с широкой бородой медного блеска, борода встрепана, широкое лицо измазано кровью, глаза полуприкрыты, шел он, согнув шею, а рядом
с ним прихрамывал, качался тоже очень рослый, в шапке, надвинутой на брови, в черном полушубке и валенках.
В городе, подъезжая к дому Безбедова, он увидал среди улицы забавную
группу: полицейский,
с разносной книгой под мышкой, старуха в клетчатой юбке и
с палкой в руках, бородатый монах
с кружкой на груди, трое оборванных мальчишек и педагог в белом кителе — молча смотрели на крышу флигеля; там, у трубы, возвышался, качаясь, Безбедов в синей блузе, без пояса, в полосатых брюках, — босые ступни его ног по-обезьяньи цепко приклеились к тесу крыши.
Встретили
группу английских офицеров, впереди их автоматически шагал неестественно высокий человек
с лицом из трех костей, в белой чалме на длинной голове, со множеством орденов на груди, узкой и плоской.
Войдя во двор угрюмого каменного дома, Самгин наткнулся на
группу людей, в центре ее высокий человек в пенсне,
с французской бородкой, быстро, точно дьячок, и очень тревожно говорил...
Другая
группа била
с копра сваю, резкий голос надсадно и озлобленно запевал...
Но есть другая
группа собственников, их — большинство, они живут в непосредственной близости
с народом, они знают, чего стоит превращение бесформенного вещества материи в предметы материальной культуры, в вещи, я говорю о мелком собственнике глухой нашей провинции, о скромных работниках наших уездных городов, вы знаете, что их у нас — сотни.
Игрушки и машины, колокола и экипажи, работы ювелиров и рояли, цветистый казанский сафьян, такой ласковый на ощупь, горы сахара, огромные кучи пеньковых веревок и просмоленных канатов, часовня, построенная из стеариновых свеч, изумительной красоты меха Сорокоумовского и железо
с Урала, кладки ароматного мыла, отлично дубленные кожи, изделия из щетины — пред этими грудами неисчислимых богатств собирались небольшие
группы людей и, глядя на грандиозный труд своей родины, несколько смущали Самгина, охлаждая молчанием своим его повышенное настроение.
Самгин снимал и вновь надевал очки, наблюдая этот странный бой, очень похожий на игру расшалившихся детей, видел, как бешено мечутся испуганные лошади, как всадники хлещут их нагайками, а
с панели небольшая
группа солдат грозит ружьями в небо и целится на крышу.
Наконец, отдыхая от животного страха, весь в поту, он стоял в
группе таких же онемевших, задыхающихся людей, прижимаясь к запертым воротам, стоял, мигая, чтобы не видеть все то, что как бы извне приклеилось к глазам. Вспомнил, что вход на Гороховую улицу
с площади был заткнут матросами гвардейского экипажа, он
с разбега наткнулся на них, ему грозно крикнули...
Они толпились на вокзале, ветер гонял их по улицам,
группами и по одному, они шагали пешком, ехали верхом на лошадях и на зеленых телегах, везли пушки, и всюду в густой, холодно кипевшей снежной массе двигались, мелькали серые фигуры, безоружные и
с винтовками на плече, горбатые,
с мешками на спинах.
Против них стоит, размахивая знаменем, Корнев, во главе тесной
группы людей, — их было не более двухсот и
с каждой секундой становилось меньше.
Тесной
группой шли политические, человек двадцать, двое — в очках, один — рыжий, небритый, другой — седой, похожий на икону Николая Мирликийского, сзади их покачивался пожилой человек
с длинными усами и красным носом; посмеиваясь, он что-то говорил курчавому парню, который шел рядом
с ним, говорил и показывал пальцем на окна сонных домов.
Тесная
группа мужчин дружно аплодировала, в средине ее важно шагали чернобородые,
с бронзовыми лицами, в белых чалмах и бурнусах, их сопровождали зуавы в широких красных штанах.
В ту же минуту из ресторана вышел Стратонов, за ним —
группа солидных людей окружила, столкнула Самгина
с панели, он подчинился ее благодушному насилию и пошел, решив свернуть в одну из боковых улиц. Но из-за углов тоже выходили кучки людей, вольно и невольно вклинивались в толпу, затискивали Самгина в средину ее и кричали в уши ему — ура! Кричали не очень единодушно и даже как-то осторожно.
Самгин привычно отметил, что зрители делятся на три
группы: одни возмущены и напуганы, другие чем-то довольны, злорадствуют, большинство осторожно молчит и уже многие поспешно отходят прочь, — приехала полиция: маленький пристав, остроносый,
с черными усами на желтом нездоровом лице, двое околоточных и штатский — толстый, в круглых очках, в котелке; скакали четверо конных полицейских, ехали еще два экипажа, и пристав уже покрикивал, расталкивая зрителей...
К поющей
группе полицейские подталкивали, подгоняли
с Моховой улицы еще и еще людей в зеленоватых пальто,
группа быстро разрасталась.
За городом работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили люди в рубахах без поясов,
с расстегнутыми воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой шум и жирный запах сырой глины стоял в потном воздухе.
Группа рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
Эту
группу, вместе
с гробом впереди ее, окружала цепь студентов и рабочих, державших друг друга за руки, у многих в руках — револьверы. Одно из крепких звеньев цепи — Дунаев, другое — рабочий Петр Заломов, которого Самгин встречал и о котором говорили, что им была организована защита университета, осажденного полицией.
Справа от Самгина
группа людей, странно похожих друг на друга, окружила стол, и один из них, дирижируя рукой
с портсигаром, зажатым в ней, громко и как молитву говорил...
Пейзаж портили красные массы и трубы фабрик. Вечером и по праздникам на дорогах встречались
группы рабочих; в будни они были чумазы, растрепанны и злы, в праздники приодеты, почти всегда пьяны или выпивши, шли они
с гармониями,
с песнями, как рекрута, и тогда фабрики принимали сходство
с казармами. Однажды кучка таких веселых ребят, выстроившись поперек дороги, крикнула ямщику...
Снилась она ему сначала вся в цветах, у алтаря,
с длинным покрывалом, потом у изголовья супружеского ложа,
с стыдливо опущенными глазами, наконец — матерью, среди
группы детей.
Уж полдень давно ярко жег дорожки парка. Все сидели в тени, под холстинными навесами: только няньки
с детьми,
группами, отважно ходили и сидели на траве, под полуденными лучами.
Райскому хотелось нарисовать эту
группу усталых, серьезных, буро-желтых, как у отаитян, лиц, эти черствые, загорелые руки,
с негнущимися пальцами, крепко вросшими, будто железными, ногтями, эти широко и мерно растворяющиеся рты и медленно жующие уста, и этот — поглощающий хлеб и кашу — голод.
И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей
группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от работ и отрезвления от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все
с собой туда, в свою Малиновку…
Таким образом, мы хотя и просидели весь обед за одним столом, но были разделены на две
группы: рябой
с Ламбертом, ближе к окну, один против другого, и я рядом
с засаленным Андреевым, а напротив меня — Тришатов.
На втором из этих обедов присутствовал и я, ласково приглашенный главным лицом этой
группы, в которой было несколько офицеров, перешедших на фрегат «Диана»
с фрегата «Паллада».
На площади стоит невысокий столб
с португальской короной наверху — знак владычества Португалии над
группой островов.
С западной его стороны отвалился большой камень
с кучей маленьких; между ними хлещет бурун; еще подальше от Паппенберга есть такая же куча, которую исхлестали, округлили и избороздили волны, образовав живописную
группу, как будто великанов, в разных положениях,
с детьми.
Я подошел к небольшой
группе, расположившейся на траве, около скатерти, на которой стояли чашки
с чаем, блюдо свежей, только что наловленной рыбы да лежали арбузы и ананасы.
Я, если хороша погода, иду на ют и любуюсь окрестностями, смотрю в трубу на холмы, разглядываю деревни, хижины, движущиеся фигуры людей, вглядываюсь внутрь хижин, через широкие двери и окна, без рам и стекол, рассматриваю проезжающие лодки
с группами японцев; потом сажусь за работу и работаю до обеда.
Громады были местами зелены, местами изрыты и дики,
с наростами седых камней,
с группами деревьев,
с фермами и виноградниками.
В одном месте на большом лугу мы видели
группу мужчин, женщин и детей в ярких, режущих глаза, красных и синих костюмах: они собирали что-то
с деревьев.
Только мы расстались
с судами, как ветер усилился и вдруг оказалось, что наша фок-мачта клонится совсем назад, еще хуже, нежели грот-мачта. Общая тревога; далее идти было бы опасно: на севере могли встретиться крепкие ветра, и тогда ей несдобровать. Третьего дня она вдруг треснула; поскорей убрали фок. Надо зайти в порт, а куда? В Гонконг всего бы лучше, но это значит прямо в гости к англичанам. Решили спуститься назад, к
группе островов Бабуян, на островок Камигуин, в порт Пио-Квинто, недалеко от Люсона.
Я обогнул утес, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе ходили часовые,
с заряженными ружьями, и не спускали глаз
с арестантов, которые,
с скованными ногами, сидели и стояли,
группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.